Джеймс стал пленником роли, которой рукоплескала публика. То, что он влачил свою «златую цепь» добровольно, лишь усиливало ощущение горечи, но решимости сбросить ее все же недоставало. Нельзя сказать, чтобы он не делал попыток изменить положение. Он пробовал сменить репертуар, но публика желала видеть своего кумира только в этой злополучной роли, и, подчиняясь ее диктату, актер послушно вновь возвращался к ней. Его побег из бутафорского замка оказался куда труднее, чем побег его театрального двойника. С годами пришлось отказаться и от самой мысли о подобной дерзости. Ситуация между тем в силу неизбежности приобретала гротескный характер. Стареющий актер не мог более отвечать требованиям, предъявляемым ролью к исполнителю. Инсценировка многократно перекраивалась с учетом его возрастных возможностей и гастрольных переездов. Спектакль терял свои последние достоинства. Особенно унизительными были условия, когда Джеймс О'Нил шестидесятилетним стариком подписал контракт на выступления в «Монте-Кристо», сокращенный до смехотворности вариант которого исполнялся в так называемом водевильном турне в основном по городам Среднего и Дальнего Запада «после выступления дрессированных лошадей и группы воздушных акробатов». Коммерция торжествовала полную победу над искусством.
В этой ситуации была своя трагедия, которую О'Нил глубоко пережил и сумел воплотить в «Долгом путешествии в ночь». Однако произошло это несколько десятилетий спустя, когда Джеймса О'Нила давно не было в живых. А в то время, когда стоявший на пороге самостоятельной жизни Юджин О'Нил наблюдал ее, она встречала с его стороны лишь открытое неприятие, осуждение и насмешку. Будущий драматург видел в сложившихся подобным образом обстоятельствах воплощение всех зол современного американского театра, с которым он не желал иметь ничего общего.
Как он откровенно признавался: «Мое раннее благодаря отцу знакомство с театром в действительности заставило меня взбунтоваться против него... Мальчишкой я пересмотрел столько старой, выспренней, искусственной, романтической чепухи, что всегда испытывал что-то вроде презрения к театру» 5.