Естественно, что в контексте пьесы доминирует образ смерти. Наиболее существенна для ее идейно-художественного содержания прочная ассоциация, которая устанавливается между Хики и смертью. Еще в I акте Вилли, томясь ожиданием, восклицает: «Хоть бы Хики пришел или Смерть!» (39). Во II акте Лэрри закрепляет ассоциацию: «Ей-богу, я почувствовал, что он принес на себе прикосновение смерти» (150), в дальнейшем с небольшими вариациями повторяя ту же мысль, пока не выявляется окончательно зловещий смысл шутки о продавце льда. Но эта связь неоднократно обыгрывается и в отношении других персоналией, в том числе Лэрри, одно из постоянных прозвищ которого - Старое Кладбище, определяя их существование как смерть при жизни. Неудивительно, что салун Гарри не раз уподобляется моргу, а его завсегдатаи - покойникам.
Важная роль отведена также образу тюрьмы. Это обусловлено прежде всего сюжетом пьесы, завязкой которому служит совершенное в досценическом времени преступление Хики, поддержанное в побочной линии предательством Пэррита. В ходе развития действия он приобретает расширенную мотивацию, в частности Хики уподобляет тюрьме родительский дом. К концу пьесы образ тюрьмы сливается с образом смерти, притом смерти насильственной, придавая действию особенно мрачный колорит.
Создавая свой шедевр, драматург прекрасно сознавал, что не скоро увидит его на сцене. Более того, он сам решительно отвергал все предложения о постановке пьесы, объясняя это несоответствием духу времени. «Нью-йоркская публика,- писал он одному из друзей,- не может ни увидеть, ни услышать ее смысла. Боль и трагедия защитных иллюзий будут сочтены откровенно непатриотичными... даже если бы публика уловила-таки этот смысл. Но по окончании войны, судя по теперешним приметам, боюсь, многое в [пьесе] „Продавец льда грядет" станет слишком уж понятно американской публике».