Горой пьесы мучительно сознает выпадение человека из космического единства бытия, которое некогда скреплялось верховной властью бога. Утрата веры делает его бессильным перед лицом враждебного мира, но возврат назад невозможен, и в конечном итоге он приходит к созданию нового бога, олицетворением которого выступает динамо-машина.
Определяя истоки представленной в пьесе трагедии, О'Нил писал, что его новая пьеса - «хорошая символическая и основанная на фактах биография того, что происходит сейчас в большой части американской (и не только американской) души. В действительности это первая пьеса трилогии, которая будет докапываться, в чем корпи Современной болезни, как я ее понимаю,- смерти старого Вога и неспособности Науки и Материализма дать сохранившемуся первозданному религиозному инстинкту нового, в котором бы открывался смысл жизни и в котором находил бы успокоение страх смерти. По-моему, кто бы ни пытался создать ныне что-то большое, за всеми мелкими темами его пьес или романов должна стоять эта большая тема, иначе он будет просто царапать по поверхности вещей, а его истинное положение не поднимется выше шута в гостиной».
Драматург с тревогой наблюдал ситуацию, в которой человеческий дух был обречен терпеть одно поражение за другим. С тем большей настоятельностью говорил оп о необходимости новой веры, хотя и не собирался выступать в роли проповедника какой-либо нравственной, социальной или религиозной доктрины. Именно в этом ключе следует понимать признание О'Нила, приведенное Дж. В. Крутчем. «Большинство современных пьес,- сказал он,- касаются отношений человека с человеком, но это совсем не интересует меня. Меня интересуют только отношения человека с Богом».
Что же касается пьесы «Динамо», ее художественное решение оказалось малоудачным. И действие, и образы персонажей были чрезмерно схематизированы. Хотя драматург, защищая свое создание, настаивал на человеческом содержании драмы героев, заданность, умозрительность замысла, отсутствие жизни ощущались в ней сильней всего. Персонажи выглядели плоскими, однолинейными фигурами, их речи в своей неестественности доходили почти до гротеска. Постановка пьесы шумно провалилась, вызвав немало нападок по адресу автора, который со временем признал обоснованность значительной их части, оставшись, однако, при убеждении в неоправданной резкости тона, взятого отечественной критикой.