Поначалу Янк всем доволен в жизни. Он молод и нечеловечески силен. Данные труд у огнедышащей топки доставляет наслаждение этому добродушному гиганту, которому, как Антею прикосновение к земле, словно бы придает силы работа, несоразмерная человеческим возможностям. Труд дает ему ощущение радости и полноты бытия: ведь в труде он чувствует себя властелином мира. Это ощущение своей созидательной мощи рождает в Янке уверенность в собственной значимости, неколебимую убежденность в своем превосходстве над теми, кто, владея заводами, шахтами, пароходами, сам ничего не производит и, стало быть, бесплоден, а потому бесполезен для окружающего мира. Все это делает Янка выразителем взглядов рабочих, когда они еще не осознали той пропасти, что пролегла в буржуазном обществе между творцом и продуктом его труда.
Однако сила Янка, какой она предстает в начале пьесы,- грубая физическая сила, питающаяся уверенностью в самой себе. Она довольствуется сознанием собственной неуязвимости и согласуется с духом доктрины «доверия к себе» Эмерсона, ставшей не только неотъемлемой частью американской философской мысли, но и тем мироощущением, которым пронизано само существование американца. Эта сила не облагорожена мыслью, тонкими движениями духовной материи, хотя и не содержит в себе угрозы, с незлобивым презрением, сверху вниз, взирая на Чужую и чуледую ей «слабость». Я твердо уверен, что он «принадлежит», что он «па своем месте» (как не очень точно можно передать емкое и выразительное «I belong», которыми пестрят его речь на протяжении всей пьесы) не только в мире, созданном людьми, но в самом мироздании. Янк пребывает в гармонии с миром и потому с равным безразличием внимает как овеянным поэзией воспоминаниям Пэдди о прошлом, когда, по убеждению протагониста, негде было развернуться настоящей силе, так и рассуждениям Лонга, призывающего к борьбе с «проклятым капиталистическим классом» (44). Ведь владельцы всевозможных концернов и трестов не способны к труду, к созиданию, они никчемны и просто не стоят внимания.