Неподдельное оживление вызывает у него лишь упоминание о «деле», которое он не случайно уподобляет своему «ребенку». Только с «делом» у него существует эмоциональная связь: «Мне доставляет удовольствие наблюдать за ним, и, когда я далеко, мне неспокойно» (115),-признается он, даже не подозревая, что сходными словами люди обычно передают свои чувства по отношению к детям. Но бизнес вытеснил эти личные чувства и связи, опустошил его душу, уничтожив в ней все человеческое.
Поэт пытается пробить толщу его безразличия: «Я хочу сказать, предположим, мы - самодовольные, преуспевающие члены общества - отвечаем за ту несправедливость, что обрушивается на головы наших менее удачливых „братьев во Христе", в силу нашего безразличия к ней. Повсюду мы видим вокруг себя несчастье, и нам безразлично. Мы ничего не делаем, чтобы предотвратить его. Значит, тогда мы - хотя бы отчасти - отвечаем за это?» (ИЗ). Но эти взволнованные, идущие от сердца слова падают в пустоту. К Бизнесмену бесполезно взывать о сострадании: он твердо убежден в своей непогрешимости, непричастности к царящему в обществе злу. «Я не отвечаю за то, как устроен мир» (ИЗ). По его логике, нужно лишь уметь пользоваться существующим положением, обращая его себе во благо.
Логика бизнеса оказывается несовместимой с логикой сердца, которую отстаивает Поэт. Его сострадание к убитой горем женщине, чье «лицо, когда она склонялась над ним (ребенком.- М. К.), было исполнено такой удивительной нежности», так велико, что заглушает доводы разума, исходя из которых он еще недавно считал смерть благом для него: «Как-то обернется теперь ее жизнь, когда смерть отняла у нее единственную награду за ее рабство. Такая ненужная жестокость». Поэт как будто не замечает, что противоречит себе. В сущности, никакого противоречия нет. Доводы разума рождались из сочувствия к ребенку, которому жестокие законы общественного бытия уготовили жалкую участь. Молчание женщины на всем протяжении действия - важный в смысловом отношении момент пьесы. Это символическое выражение судьбы иммигранта в Америке (к превратностям которой драматург был особенно чуток), обреченного на безгласне и полным бесправием, и незнанием языка.