Однако, если мы признаем, что, как пишет М. Каган, «стиховая форма поэзии сама была не чем иным, как внешним, материально-конструктивным выражением ее специфического - лирического - содержания, орудием «лирики», по выражению Берковского», молено предположить, что признанное за драмой поэтическое содержание также требовало воплощения в наиболее адекватной ему форме. Поэтому, со всей решительностью отвергнув версификацию, драма одновременно приступила к освоению новых форм поэтического, оставаясь в пределах прозаических структур.
О'Нил оказался необычайно чуток и восприимчив к тенденциям, отчетливо обозначившимся в драме на рубеже веков: его увлекало и нарастание эпической стихии, обращенной к объективным закономерностям бытия и позволявшей добиться особой многомерности и масштабности изображения, и в то яїє время - поиски поэтического в условиях, когда драма отказалась от собственно поэтических форм. Обе эти тенденции имели исключительно важное значение для формирования о'ниловского художественного мира. С достаточной ясностью проявились они уже на раннем этапе его творческого пути.
Любопытное свидетельство оставил цитированный выше руководитель редакции, где работал О'Нил, Фредерик
Лэтимер: «В то время я был убежден, что в конце концов он оставит сферу поэзии и станет романистом. И тогда как его успех в качестве драматурга меня не удивляет, я все еще продолжаю держаться своего первоначального мнения».
Отмеченную даже в ранних вещах О'Нила гипертрофию эпического следует рассматривать не только как результат неумения начинающего автора облечь свой замысел в чисто драматическую форму. В подобном случае можно было бы удовольствоваться констатацией его недостаточной искушенности в искусстве драмы, понятной и извинительной в первых пробах пера. Вопрос в такой ситуации решается просто - рост мастерства естественным образом приводит к преодолению недостатков, встречающихся в начальный период творчества.