Получив приводящий ее в бешенство ответ о том, что воды нет, Танцовщица набрасывается на пего, по, высвободившись из ее рук, Мулат отбрасывает ее так, что она падает, и теперь уже Джентльмен, до того безмолвно взимавший на происходящее, разражается бранью: «Свинья! Свинья! Черная собака!». В обоих случаях оскорблению подвергается расовое достоинство человека («черный»).
В этом эпизоде обращают па себя внимание два момента. Во-первых, то, что истинная сущность раскрывается через безумие, по сущность эта оказывается не естественной, природной, т. е. истинной в первичном значении слова, а искаженной социальными напластованиями и в этом смысле не истинной, но только лишь реальной, соответствующей действительному положению вещей. Во-вторых, то, что кладет в основу эпизода ситуацию, прямо противоположную той, которую можно для Америки считать своего рода «классической», когда негр традиционно обвиняется в посягательстве на честь белой женщины. О'Нил предлагает обратный ход, когда белая женщина пытается соблазнить негра, более того, приходит в ярость, когда ее старания оказываются безуспешны. Уже в пересмотре существующего в отравленном расовыми предрассудками обществе стереотипа восприятия взаимоотношений двух рас проявилась самостоятельность подхода О'Нила к этой проблеме, в силу чего позиция начинающего драматурга, как и по многим другим вопросам, представлялась современникам воплощением радикализма, а юный автор - «самым упрямым и непримиримым социальным бунтарем». Однако в радикализме О'Нила того времени бросается в глаза то, что «его радикальные взгляды на вещи» не носили политической окраски. Это нежелание рассматривать острейшие социальные вопросы, поднятые в его пьесах сквозь призму политики, навсегда останется характернейшей чертой творчества О'Нила, в котором социальные и даже преимущественно политические проблемы предстают неизменно пропущенными через личность и ее психологию.